«L’astreinte» (астрент) как способ защиты прав кредитора. Часть I
Пожалуй, каждый цивилист может назвать правовой институт, судьба которого особенным образом волнует его. Как правило, вопросы права, так или иначе связанные с этим институтом, и составляют сферу научных интересов юриста.
Мой же исследовательский интерес лежит в плоскости основных проблемных вопросов функционирования такого правового явления, как имеющий французское происхождение институт «l’astreinte».
Поскольку рассуждать о том, что волнует и вызывает интерес, особенно приятно, я начинаю серию заметок об этой весьма своеобразной правовой конструкции.
Цель, к достижению которой мне хотелось бы приблизиться, — вызвать у юридического сообщества интерес к предлагаемым мной методам более эффективного развития отечественной версии «l’astreinte» с тем, чтобы практика ее применения была приведена в соответствие с назначением этого института права.
Для удобства прочтения ниже приведена ссылка для скачивания файла в формате PDF:
Часть I .
К вопросу о правовой квалификации «судебной неустойки [1] »
«Я не взялся бы утверждать,
что имена не оказывают никакого влияния на судьбу…
Имя — тончайшая плоть,
посредством которой определяется духовная сущность».
Подобно любому проявлению живой материи, право и составляющие его элементы (правовые институты) имеют собственный уникальный жизненный путь. Случайно ли П.А. Флоренский обращает внимание на параллель между именем человека, которым он наделен с рождения, и предназначенной ему, как носителю конкретного имени, судьбе? А что, если схожая логика применима и к правовым инструментам? Ведь внедрение правовой конструкции в том или иной правопорядке, словно рождение младенца, сопровождается наделением ее конкретным названием. А что, если не продуманный до мелочей выбор наименования правового института способен оказать определяющее воздействие на квалификацию этого института, а значит, и его правовую судьбу?
Признаюсь, что я всегда была и остаюсь адептом доктрины приоритета существа над формой. И, конечно, научный интерес любого исследователя должен быть сосредоточен на изучении и анализе сущностных характеристик того или иного явления. Однако в случае с российской модификацией института «l’astreinte», которая нашла свое воплощение в таком «детище» реформы общих положений гражданского законодательства, как «судебная неустойка», погружение в сущностные особенности неизбежно приводит нас к тому, что наименование этого института образует один из проблемных вопросов его применения.
Итак, первую часть серии заметок я посвящу правовой квалификации российской версии «l’astreinte» и вопросу о том, почему термин «судебная неустойка» является неудачным смысловым решением, которое оказывает негативное воздействие на перспективы практического применения этого правового механизма в целях защиты прав кредитора.
Гражданско-правовой институт vs. публичный судебный штраф.
С момента первого появления института «l’astreinte» в правовой системе Франции, а затем и в иных европейских юрисдикциях, правовая квалификации указанного явления выступает предметом дискуссий законодателей, правоприменителей и других представителей юридического сообщества.
Очевидно, что проблема уклонения участников гражданского оборота от исполнения судебных актов, принятых в пользу их процессуального оппонента, не нова. Правопорядками применяются различные механизмы с целью побудить нерадивых должников к надлежащему исполнению своих обязанностей. Одним из известных вариантов решения проблемы является присуждение недобросовестного должника к несению негативных последствий неповиновения требованиям суда в виде обязанности уплатить судебный штраф в пользу государства. Именно по такому пути идет немецкое законодательство. В частности, § 888 Гражданского процессуального кодекса Германии предусматривает право суда в случае, если определенное действие не может быть осуществлено третьей стороной и в полной мере зависит от желания должника, при наличии соответствующего заявления истца побудить ответчика к исполнению обязательства угрозой наложения принудительного судебного штрафа в размере до 25 000 евро. При этом данное правило не применяется к обязательствам оказать услугу, предусмотренную договором сторон. Кроме того, аналогичные санкции применяются за каждый случай нарушения возложенного судом обязательства воздержаться от совершения определенного действия. Разница заключается в более высоком пороге максимальной денежной суммы в качестве штрафа — 250 000 евро, и наличии системы предупреждения о присуждении денежной суммы за каждый акт неподчинения изложенной в судебном решении воле суда [2] . Безусловно, немецкая формула назначения судебных штрафов за уклонение ответчика от исполнения возложенного судом обязательства совершить определенное действие либо воздержаться от совершения определенного действия, доведенная до своего логического завершения правилом о том, что соответствующая денежная сумма взыскивается в бюджет, вполне стройно вписывается в правовой порядок, свойственный странам континентального права. Иными словами, немецкая модель предлагает нам решить задачу неисполняемости судебных решений путем назначения публичного судебного штрафа. На первый взгляд, все логично и последовательно.
Но французская судебная практика предложила мировому юридическому сообществу альтернативное решение — присуждение ответчика, не желающего добровольно реализовать судебное решение об исполнении обязательства в натуре, к уплате денежной суммы в пользу кредитора. Трудно спорить с тем, что в основе конструкции «l’astreinte» лежит аналогичным образом свойственная судебному штрафу идея борьбы с нарушением публичного порядка, выраженным в неповиновении предписанию суда. С этой точки зрения, астрент есть не что иное, как мера ответственности лица перед государством. В связи с чем возникает закономерный вопрос: почему выгодоприобретателем указанных денежных средств во французской модели является кредитор?
Действительно, французская судебная практика по каким-то причинам встала на стезю наложения публично-правового по своей природе штрафа не в пользу государства, а в пользу кредитора. Тем самым, был создан новый способ защиты прав последнего в виде косвенной гарантии реализации судебного акта, иными словами, гарантии исполнения обязанности должника, подтвержденной судом. Факт взыскания денежной суммы в пользу кредитора наводит на мысль о том, что правовая природа этой суммы носит гражданско-правовой характер. Российский законодатель, вводя понятие «судебной неустойки», очевидно, последовал указанной мысли. В связи с этим имеет смысл проверить, укладывается ли механизм «l’astreinte», в том числе в его российской вариации, в рамки той или иной привычной для сложившейся систематики категории.
Убытки.
Астрент логично вписывался бы в систему защиты гражданских прав кредитора, если бы в качестве основной выполнял компенсаторную функцию и был направлен на возмещение потерь истца. Однако в литературе выражается единодушное мнение о том, что цель «l’astreinte» состоит не в компенсировании убытков, причиненных кредитору неисполнением судебного акта, цель «l’astreinte» — в том, чтобы оказать давление на должника, заставить его надлежащим образом и своевременно исполнить возложенные на него обязательства [3] .
Французские правоприменители еще в середине XX века окончательно отказались от идеи обоснования рассматриваемого института обращением к нормам о вреде и убытках. Наиболее ясно эта позиция выражена в Решении Кассационного Суда от 20 октября 1959 года по иску физического лица — собственника земельного участка, к энергетической компании, в собственности которой находился соседний с принадлежащим истцу земельный участок. Требование заключалось в обязании юридического лица провести определенные строительные работы. Суд, удовлетворив иск, одновременно присудил к уплате «l’astreinte». При обжаловании указанного Решения ответчик ссылался на явное превышение начисленной денежной суммы над реально причиненным истцу ущербом. Суд в ответ на такой довод возразил, что «l’astreinte» не имеет ничего общего с возмещением убытков, служит мерой принуждения, средством, позволяющим заставить должника исполнить судебное решение. Финальная точка в вопросе о привязке астрента к системе вреда и убытков, как указывалось ранее, была поставлена в рамках Закона № 72-626 от 5 июля 1972 года, выделившего механизм «l’astreinte» в самостоятельный правовой институт, не зависящий от размера причиненного кредитору ущерба. Л. Жюллио де ла Морандьер также обращал внимание, что присуждение в форме «l’astreinte» не направлено на покрытие понесенных потерь кредитора, подобно институту возмещения убытков, более того, начисленная денежная сумма может в значительной степени превышать реальный ущерб кредитора [4] .
Отметим, что российская судебная практика даже в этом, казалось бы, давно разрешенном вопросе неоднородна. В то время, как суд одного округа исходит из четкого понимания того, что применение к заявлению о присуждении «судебной неустойки» правовой конструкции убытков необоснованно и противоречит положениям статей 308.3 и 15 ГК РФ [5] , суды других округов зачастую продолжают ошибочно настаивать на компенсационном характере «судебной неустойки» и необходимости учета принципа соразмерности последствиям неисполнения обязательства [6] .
Стоит признать, что проблема неясности правовой природы астрента своего разрешения отказом от теории возмещения убытков так и не достигла. Если дополнительная денежная санкция в формате «l’astreinte» не носит компенсаторный характер и при этом не является основанием для прекращения обязанности должника по исполнению требований судебного акта, то какова цель суда, присуждающего кредитора к указанной денежной санкции. Можно предположить, что суд действует в целях обеспечения стабильности делового оборота и исходит из общепризнанного принципа «pacta sunt servanda», расширительным образом толкуя его как необходимость неукоснительного соблюдения не только договорных, но и иных принятых на себя, в том числе в рамках судебного разбирательства, обязательств.
Способ обеспечения исполнения обязательств.
Применительно к российской правовой действительности трудно не обратить внимание, что внедрение правил об астренте было сопровождено появлением нового для российского права термина — «судебная неустойка». Означает ли это, что законодатель был намерен ввести некий новый вид неустойки, выступающей в роли обеспечения исполнения обязательства. Содержащаяся в статье 308.3 ГК РФ отсылка к положению о неустойке (пункт 1 статьи 330 ГК РФ), действительно, свидетельствует о таком намерении. И суды нижестоящих инстанций порой буквально воспринимают этот факт, обосновывая назначение астрента ссылкой на положения статьи 329 ГК РФ о способах обеспечения исполнения обязательств [7] . В мотивировочной части некоторых постановлений судьи прямо отмечают производный характер «судебной неустойки» от обеспечиваемого обязательства и указывают на необходимость учета обеспечительной функции этого правового инструмента [8] . К. Цвайгерт и Х. Кетц определяли «l’astreinte» как гражданско-правовую штрафную санкцию, в чистом виде направленную на обеспечение обязательств [9] . Но едва ли это суждение можно трактовать как квалификацию астрента в виде обеспечительной конструкции в ее гражданско-правовом понимании.
К тому же, возвращаясь на почву российского права, обозначим, что неустойка, строго говоря, сама по себе не отвечает характеристикам обеспечительной конструкции в целом, и ее наличие в перечне способов обеспечения исполнения обязательств ошибочно. Ключевая цель обеспечения — предоставить кредитору возможность получить удовлетворение из ценности вещи (вещное обеспечение) либо подключить к исполнению обязательства дополнительную имущественную массу (личное обеспечение). Неустойка по природе своей есть не что иное, как требование, связанное с гражданско-правовой ответственностью должника перед кредитором за допущенную просрочку или иное нарушение обязательства [10] , иными словами, неустойка — это инструмент, стоящий в одном ряду с конструкцией убытков. И нередко судам при рассмотрении вопроса о присуждении астрента удается этот аспект прочувствовать. Так, в ряде судебных постановлений отмечено, что «судебная неустойка» в отличие от классической неустойки несет в себе публично-правовую составляющую, поскольку она является мерой ответственности на случай неисполнения судебного акта, устанавливаемой судом, в целях дополнительного воздействия на должника [11] .
Иной вид ответственности за нарушение обязательства.
Если кредитору запрещено прибегать к испрашиванию астрента в качестве компенсации вреда, причиненного неисполнением судебного акта, то какая цель должна быть положена кредитором в основу соответствующего заявления? Л. Жюллио де ла Морандьер утверждал, что «l’astreinte» необходимо рассматривать как подлинное гражданско-правовое наказание. В отечественной правоприменительной практике встречается суждение о том, что требование взыскателя о присуждении «судебной неустойки» предполагает наличие пассивного, виновного и умышленного поведения должника, направленного на неисполнение судебного акта [12] . Безусловно, любому виновному поведению лица должна корреспондировать негативная оценка указанных действий со стороны правопорядка. В частном праве эта роль отведена мерам гражданско-правовой ответственности. Но стоит отметить, что и к мерам гражданско-правовой ответственности российскую модификацию астрента отнести трудно.
Обратимся к пункту 2 статьи 396 ГК РФ, которым предусмотрено, что возмещение убытков в случае неисполнения обязательства в натуре и уплата неустойки за его неисполнение освобождают должника от исполнения обязательства в натуре, если иное не предусмотрено законом или договором. Однако Пленум Верховного Суда РФ прямо подчеркнул, что уплата «судебной неустойки» не влечет прекращения основного обязательства, не освобождает должника от исполнения его в натуре, кроме того, не является основанием освобождения от применения мер ответственности за неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства, включая возмещение убытков [13] . Таким образом, исходя из положений статьи 308.3 ГК РФ и ее трактовки, предложенной Верховным Судом РФ, законодатель определил, что кредитор вправе обратиться в суд с иском о принуждении к исполнению обязательства в натуре, одновременно с этим требовать взыскания убытков в качестве ответственности за ненадлежащее исполнение обязательства и, более того, заявлять о присуждении «судебной неустойки» на случай неисполнения должником решения суда. Стало быть, астрент в российской модификации в абсолютном смысле носит штрафной характер и взыскивается независимо от применения мер гражданско-правовой ответственности в любом ее виде, будь то возмещение убытков, взыскание договорной неустойки и т.д. Следовательно, квалифицируя «судебную неустойку» в качестве меры гражданско-правовой ответственности, мы столкнемся с возражением о недопустимости двойной ответственности за одно и то же нарушение. Кроме того, известно, что гражданско-правовая ответственность априори не может выполнять репрессивную (карательную) функцию. Вместе с тем, если оценить обстоятельство, с которым суд связывает обязанность уплатить сумму астрента, а именно уклонение от реализации судебного акта, то налицо карательная функция исследуемого института — принудить ответчика к надлежащему исполнению предписаний суда.
Очевидно, что позиция Верховного Суда РФ, с одной стороны, помещающего разъяснения об астренте в раздел об ответственности за неисполнение обязательства, с другой — уточняющего, что сумма «судебной неустойки» взыскивается сверх любых мер ответственности за неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства, носит противоречивый характер. Еще более спорным нужно признать содержание пункта 29 Постановления Пленума Верховного Суда РФ № 7. Так, высшая судебная инстанция допускает, что стороны вправе после истечения срока, установленного судом для исполнения обязательства в натуре, уже на стадии исполнительного производства заключить мировое соглашение о прекращении обязательства по уплате «судебной неустойки» предоставлением отступного, новацией или прощением долга [14] . Все три последние опции известны российскому гражданскому праву как способы прекращения обязательств. Создается впечатление, что уплата «судебной неустойки» по замыслу законодателя есть непосредственно гражданско-правовое обязательство, которое может быть прекращено способами, предусмотренными главой 26 ГК РФ? Такой подход имел бы смысл при квалификации «судебной неустойки» в качестве правоохранительного обязательства (меры ответственности), но известное нам противопоставление института «l’astreinte» и теории о вреде и убытках делает нелогичным сформулированный Верховным Судом РФ подход.
Иными словами, рецепция французского института «l’astreinte» в российское право обернулась множественными несоответствиями, которые в совокупности создали более чем противоречивую адаптацию весьма эффективного зарубежного правового механизма защиты прав кредитора. В первую очередь это касается правовой квалификации нового института. Резюмируя сказанное, мы приходим к выводу, что российская модификация французского «l’astreinte» в равной степени не может быть квалифицирована ни в качестве обязательства, ни в качестве обеспечительной конструкции в ее материально-правовом понимании, ни в форме одного из видов гражданско-правовой ответственности. Тогда что представляет собой этот институт — процессуальный штраф? Или особый гражданско-правовой способ защиты, не связанный с применением мер ответственности? Или категорию новой формации, вовсе не вписывающуюся в сложившуюся правовую систематику?
Процессуальный штраф частноправового характера — компенсация за ожидание исполнения судебного акта.
Представляется, что в основу поиска ответа на вопрос о юридической квалификации любого правового института прежде всего должно быть положено телеологическое толкование. Именно посредством выявления целевой направленности введения правил об астренте можно судить об истинной правовой природе этого явления. Парадоксально, но анализ правоприменительной практики по применению «судебной неустойки», выявил, что в мотивировочной части большинства судебных актов содержится верная оценка правовой природы изучаемого института. К примеру, в Постановлении Арбитражного суда Московского округа от 16 августа 2018 года по делу № А40-96333/16 замечено, что основной целью взыскания денежных средств за неисполнение решения суда является побуждение к своевременному исполнению судебного акта по неденежному требованию. В результате такого присуждения исполнение судебного акта должно для ответчика оказаться более выгодным, чем его неисполнение. При этом подлежащая взысканию сумма не носит компенсационного характера за уже допущенное нарушение и по своей правовой природе является дополнительным способом понуждения к исполнению судебного акта [15] . В целом ряде постановлений содержится ключевая для понимания правовой природы конструкции «l’astreinte» фраза о том, что последняя является дополнительной мерой воздействия на должника: его стимулирования и косвенного принуждения [16] . Именно направленность на стимулирование должника к надлежащему исполнению обязательства под угрозой наступления неблагоприятных материальных последствий характеризует астрент как инструмент правового воздействия на участников гражданского оборота [17] .
В литературе также выражается мнение о том, что «судебная неустойка» представляет собой некий особый способ защиты прав кредитора, особую меру воздействия на недобросовестного должника, выполняющую функцию стимулирования, понуждая должника к надлежащему исполнению решения суда по неденежному требованию под угрозой неблагоприятных имущественных последствий [18] . Однако та путаница, которой овеяна конструкция «судебной неустойки» в российском праве, не способствует полноценному пониманию нижестоящими судами правовой природы данного инструмента. По этой причине в судебной практике обнаруживаются акты, в которых судьям в одном предложении удается соединить различные правовые квалификации изучаемого института. Так, Арбитражный суд Дальневосточного округа, характеризуя «судебную неустойку», отмечает, что та является и мерой компенсации, и мерой ответственности, и средством побуждения должника к исполнению обязательства [19] .
Действительно, природа «l’astreinte» противоречива, институт этот представляет собой своего рода «гибрид», находящийся на стыке права материального и процессуального, частного и публичного. Во многом, дискуссии вокруг юридической квалификации астрента обусловлены ошибкой французских правоприменителей, которая была допущена на этапе становления исследуемого института. Именно обоснование правомерности «l’astreinte» обращением к теории возмещения убытков спровоцировало его отнесение к праву материальному. Вместе с тем, характеристики указанного механизма и, главным образом, цель его применения — спровоцировать уважительное отношение должника к судебному решению по неденежному требованию под угрозой наложения на него финансовых санкций, объективно подтверждают процессуально-правовую природу «l’astreinte» и всех его зарубежных адаптаций. Французские разработчики успешно распознали ошибку собственной судебной практики и обоснованно внесли правила об астренте в законодательный акт, содержащий нормы процессуального права.
Появление в ГК РФ статьи 308.3 демонстрирует выбор российского законодателя в пользу самой противоречивой модели французского «l’astreinte» ¾ взгляда на указанный механизм как на гражданско-правовой институт. Вместе с тем, проведенный анализ демонстрирует, что ни в одну из привычных правовых категорий, будь то теория о возмещении убытков, обеспечительная конструкция или иная мера ответственности за нарушение гражданско-правового обязательства, российский вариант астрента в форме «судебной неустойки» не встраивается. В связи с этим термин «судебная неустойка» не отражает правовой природы конструкции астрента. Представляется, что наиболее удачным вариантом расшифровки «l’astreinte» для российского права является появившаяся в Постановлении Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ № 22 и до настоящего времени часто используемая в правоприменительной практике формулировка — «компенсация за ожидание исполнения судебного акта по неденежному требованию» [20] . Такая трактовка механизма, введенного в российское право в ходе реформирования гражданского законодательства, является самой приемлемой из тех, что были изложены выше.
Заметим, что в российском юридическом пространстве с самого появления статьи 308.3 ГК РФ начали высказываться критические предположения о судьбе аналога французского «l’astreinte» в форме «судебной неустойки». Так, В.В. Витрянский отмечает, что рассматриваемое положение было внесено в текст ГК РФ в качестве так называемой «теневой» поправки, которая разработчиками законопроекта не обсуждалась. По мнению автора, к подобному нововведению российская правовая система просто не готова, в частности, не проработаны варианты сочетания указанного института с нормами процессуального законодательства [21] . Отсюда вытекает неясность в вопросе правовой природы вводимого института. В.В. Витрянский также обращает внимание на содержащуюся в статье 308.3 ГК РФ ссылку на положения пункта 1 статьи 330 ГК РФ и называет ее неуместной, поскольку неустойка, как указывает автор, не имеет к французскому астренту никакого отношения и не может заменить собой отсутствующее в статье регулирование порядка применения процессуального по своей природе штрафа под названием «астрент» [22] .
Рассуждения профессора небеспочвенны. Как отмечалось ранее, на родине «l’astreinte» — во Франции, а также в голландском, бельгийском и итальянском правопорядках институт помещен в законодательные акты процессуального содержания. Так, французский цивилист М. Пляниоль убежден, что система «l’astreinte» по своей правовой природе принадлежит к разделу исполнительного производства, и даже если она не может быть отнесена к особым видам исполнительного производства, то должна быть признана косвенным средством, служащим для обеспечения исполнения решения [23] . Вместе с тем, нет оснований воспринимать это суждение как побуждение к квалификации «l’astreinte» в качестве обеспечительной меры в ее процессуально-правовом значении. Начисление астрента само по себе не приводит к резервированию имущества должника для дальнейшего получения из него удовлетворения, а также не фиксирует существующее положение сторон, что характерно для такого механизма как мера по обеспечению иска. М. Пляниоль лишь отметил процессуальную природу исследуемого института. Неслучайно положения, регулирующие порядок применения «l’astreinte», были включены в текст вступившего в силу в июле 2012 года Кодекса гражданского исполнительного производства Франции. В статье L131-4 этого документа предусмотрено, что окончательная сумма подлежащего уплате штрафа определяется исходя из поведения самого должника и обстоятельств, препятствующих надлежащему исполнению судебного акта [24] . К слову, такая формулировка свидетельствует о том, что французский законодатель окончательно отбросил идею оценки имущественного вреда, причиненного кредитору в результате неисполнения судебного акта, и в качестве критериев определения размера присуждаемой к выплате денежной суммы сегодня руководствуется иными показателями, в частности, степенью вины должника в его сопротивлении добровольному подчинению требованиям суда.
Думается, что заимствование зарубежного правового инструмента, которое сопровождается игнорированием места этого инструмента в общей систематике права большинства реципировавших его правопорядков, неразумно. Главный недостаток нахождения положений об астренте в ГК РФ заключается в восприятии этого механизма в качестве материально-правового института, следствием чего является ограничение сферы его действия. Применение астрента на случай неисполнения исключительно гражданско-правовых обязанностей существенно ограничивает его эффективность. Напротив, основное преимущество нахождения норм об астренте в актах процессуального содержания состоит в логически вытекающей из этого возможности распространения сферы его действия на любые неденежные требования.
Нужно отметить, что летом 2018 года в процессуальные кодексы были внесены изменения, а именно введены нормы о праве суда по требованию истца присудить в его пользу денежную сумму на случай неисполнения судебного акта (часть 4 статьи 174 АПК РФ, часть 3 статьи 206 ГПК РФ) [25] . Однако абстрактность формулировок, которые использует законодатель, и отсутствие разъяснений о том, каким образом указанные нормы сочетаются с положениями статьи 308.3 ГК РФ, свидетельствуют о недостаточной проработанности этих новелл. Возникает вопрос: какова цель введения соответствующих положений в процессуальные кодексы в условиях сохранения статьи 308.3 ГК РФ и взгляда на астрент как неустойку? Очевидно, что необходимо провести комплексные изменения с тем, чтобы в российском праве оформилось четкое место механизму компенсации за ожидание исполнения судебного акта по неденежному требованию и сформировалась стабильная картина его применения.
Вывод.
Сохранение правил о «судебной неустойке» в статье 308.3 ГК РФ в отсутствие соответствующих комплексных нововведений в рамках процессуального законодательства и законодательства об исполнительном производстве создает риск абсолютно непродуктивного существования этой нормы в российской правовой действительности. Для формирования более четкого представления о правовой природе исследуемой конструкции в целях эффективного функционирования российского аналога французского «l’astreinte» и реального достижения тех целей, ради которых используется этот правовой механизм, необходимо модернизировать отечественную версию института «l’astreinte». В частности, предлагается исключить положение о праве суда по требованию кредитора присудить в его пользу денежную сумму на случай неисполнения судебного акта о присуждении обязательства в натуре из ГК РФ (статья 308.3). Одновременно с этим предлагается внести в АПК РФ, ГПК РФ и Федеральный закон «Об исполнительном производстве» от 2 октября 2007 года № 229-ФЗ комплексные изменения, дополнив эти законодательные акты статьями под названием «компенсация [26] за ожидание исполнения судебного акта по неденежному требованию (астрент)». Результатом такой модернизации должно стать приведение практики применения российской версии «l’astreinte» в соответствие с назначением этого правового инструмента.
«Убеждаюсь, что не понятия не люблю, а слова.
Назовите мне эту же вещь другим именем —
и вещь внезапно просияет».
Источник
