Традиционное понятие метафизики
Подход к обоснованию метафизики
Экспозиция кантовского подхода к обоснованию метафизики равнозначна ответу на вопрос: почему обоснование метафизики стало для Канта “критикой чистого разума”? Ответ должен быть получен через разъяснение трех следующих частных вопросов: 1. Каково преднайденное Кантом понятие метафизики; 2. Каков подход к обоснованию этой традиционной метафизики; 3. Почему это обоснование является “критикой чистого разума”?
Традиционное понятие метафизики
Перспективу, в которой Кант рассматривал метафизику и в которой он должен был развертывать свое обоснование, можно в общем обозначить с помощью дефиниции Баумгартена: Metaphisica est scientia prima cognitionis humanae principia continens. Метафизика – это наука, содержащая первоначала постигаемого в человеческом познании. i В понятии “первоначала (die ersten Prinzipien) человеческого познания” заключается своеобразная и поначалу неизбежная двузначность. Ad metaphisicam referentur ontologia, cosmologia, psychologia et theologia naturalis. Мотивы и историю разработки и укоренения этого школьного понятия метафизики здесь излагать невозможно. Следует кратким указанием на существенное приоткрыть проблемное содержание этого понятия и предуготовить понимание принципиального значения кантовского подхода к обоснованию.
Известно, что поначалу чисто техническое значение выражения met¦ t¦ fusikЈ (как собирательное название для тех сочинений Аристотеля, которые упорядочены за сочинениями круга “Физики”) затем превратилось в философски истолковывающую характеристику содержимого этих, позднее упорядоченных, сочинений. Однако это изменение значения отнюдь не так безобидно, как обычно думают. Напротив, оно предопределило развитие интерпретации этих сочинений в определенном направлении и тем самым предрешило понимание рассматриваемого Аристотелем как “метафизики”. Но ду лжно усомниться в том, является ли “метафизикой” заключенное в аристотелевской “Метафизике”. Правда, сам Кант еще приписывает этому выражению непосредственно содержательное значение: “ Что касается названия метафизики, то не следует считать, что оно возникло случайно – ведь оно так точно соответствует самой дисциплине: если fЪsiV значит природа, а мы способны обретать понимание природы не иначе, как через опыт, то та наука, что располагается над ним, будет зваться метафизикой (от met¦, trans и physica). Это – знание, которое лежит как бы вне области физики, по ту сторону от нее.”
Чисто техническое выражение, которое стало поводом для этой определенной содержательной интерпретации, само возникло из затруднения в предметном понимании таким образом упорядоченных в corpus aristotelicum сочинений. Именно для того, к чему стремится здесь Аристотель как к prиth filosof…a, собственно философии, философии как таковой, последующая школьная философия (логика, физика, этика) не имеет ни дисциплины, ни рамок, в которые она могла бы быть включена; met¦ t¦ fusikЈ – это обозначение принципиального философского затруднения.
Опять-таки, это затруднение имеет основанием непроясненность существа проблем и знания, с которыми имеют дело эти сочинения. Как сам Аристотель говорит об этом, именно в определении существа “первой философии” проявляется примечательное удвоение. Она есть и “познание сущего как сущего” (Фn О Фn), и познание предпочтительнейшего региона сущего (timiиtaton gšnoV ), из которого определяется сущее в целом (kaq Тlou).
Эта двоякая характеристика prиth filosof…a не предполагает двух принципиально различных, друг от друга независимых путей мысли, так же как не предполагает возможности ослабить или искоренить один ради другого; и уж совсем невозможно на скорую руку примирить эту мнимую расщепленность в некоем единстве. Скорее, следует прояснить основания мнимой расщепленности и характер взаимосвязанности обеих определенностей в свете ведущей проблемы “первой философии” сущего. Эта задача становится тем настоятельнее, что названное удвоение не появляется впервые у Аристотеля: проблема бытия является ключевой от самых начал античной философии.
Чтобы зафиксировать эту проблему сущностного обоснования “метафизики”, мы можем сказать, предвосхищая дальнейшее: метафизика – это принципиальное познание сущего как такового и в целом. Но эту “дефиницию” можно оценить лишь как заявление проблемы, т. е. вопроса: в чем заключается сущность познания бытия сущего? Насколько необходимо это познание развертывается как познание сущего в целом? Почему таковое получает особую остроту в познании бытийного познания? Так что “метафизика” остается просто обозначением философского затруднения.
Западная послеаристотелевская метафизика обязана своим развитием не восприятию и продолжению мнимо существующей аристотелевской системы, но непониманию той проблемности и открытости, в которых центральные проблемы были оставлены Платоном и Аристотелем.
Два мотива преимущественным образом определили развитие школьного понимания метафизики, все более и более препятствуя возможности возвращения изначальной проблематики.
Один мотив касается содержательного членения метафизики и имеет корнем христианское истолкование мира из веры. Согласно ему, все небожественное сущее является сотворенным: универсумом. Однако среди творений человек обладает особым положением, поскольку все сводится к спасению его души и вечности ее существования. Поэтому целое сущего, в соответствии с этим пониманием мира и человека (Dasein), разделяется на бога, природу и человека; регионы, которые затем, соответственно, отводятся на долю теологии, чей предмет есть summum ens, космологии и психологии. Они составляют дисциплину metaphysica specialis. В отличие от нее, metaphysica generalis (онтология) имеет предметом сущее “в общем” (ens commune).
Другой существенный для развития школьного понятия метафизики мотив касается типа и метода ее познания. Поскольку предметом она имеет сущее вообще и высшее сущее, к чему “каждый имеет интерес” (Кант), она является наукой высшего достоинства, “царицей наук”. Потому-то ее тип познания должен быть наиболее строгим и просто обязательным. Отсюда требуется, чтобы она равнялась на соответствующий идеал познания. Таковым признается “математическое” познание. Как независимое от случайного опыта, оно является в высшей степени рациональным и априорным, т. е. чистой наукой разума. Так познание сущего в общем (metaphysica generalis) и в его основных регионах (metaphysica specialis) становится “наукой из чистого разума”.
Кант удерживает этот замысел метафизики, даже еще последовательней полагает его в случае metaphysica specialis, которую он называет “собственно метафизикой”, “метафизикой в конечной цели”. В виду постоянных “неудач” всех проектов в этой науке, их несогласности и неплодотворности, следует отказаться от любых попыток расширения чистого познания разумом, пока не разъяснен вопрос о самой внутренней возможности этой науки. Так встает задача обоснования в смысле сущностного определения метафизики. Каким образом Кант начинает это сущностное определение границ метафизики?
Источник
Метафизика границы
Т. В. Куликова (Нижний Новгород)
МЕТАФИЗИКА ГРАНИЦЫ
Во всей системе отношений человека с миром произошли серьезные изменения. Изменилось само чувство реальности, изменились ценностные предпочтения, образ жизни и стиль мышления. В этой ситуации для понимания механизма смыслообразования полезно обратиться к самому феномену «граница».
Метафизические размышления на эту тему имеют давнюю историю. Уже в самом начале становления философского мировоззрения граница в значении предела, меры, социальной и этической нормы становится предметом рефлексии. Подтверждением являются изречения древнегреческих философов: «лучшее — мера»; «человек есть мера всех вещей»; «невозможно знать, пока не дойдешь до неделимого» и т. д. Именно осознание феномена границы становится определяющим критерием философского мышления. Граница обретает статус не просто понятия, а некой концептуальной идеи, вокруг которой формируются основные положения целого ряда философских школ и направлений – таких, например, как «философия жизни» и экзистенциализм.
Новое время по-новому ставит проблему границы, акцентируя внимание на тех или иных ее аспектах. Но у каждой эпохи – свои горизонты и свое понимание предела возможного и невозможного. Сама жизнь задает определенный горизонт понимания мира. Именно эта интуиция, имевшая место в философии Э. Гуссерля, В. Дильтея, Ф. Ницше и др. получила свое развитие в современной философской мысли.
Феномен границы – важная составляющая кризисного времени. Понятие кризиса довольно объемно, но самым существенным для любой из его форм является сознание границы, у которой многое из того, что некогда казалось предельно ясным и понятным, становится проблематичным, подвергается сомнению или же, наоборот, обретает ясную форму выражения и смысл то, что ранее не имело никакого смысла. Именно в это время, когда человек начинает ощущать себя пограничным существом, происходит углубленная работа самосознания, способная в корне изменить жизненные установки человека, его мировоззрение, ценностные предпочтения. Трагическое время отмечено катастрофическим падением ценности человеческой жизни, когда в один миг смысл целой жизни может превратиться в бессмыслицу, и когда с особой остротой встает проблема самоопределения человека. Без чувства меры, без знания собственных пределов, границ своих возможностей трудно не поддаться безумию толпы в безумное время и сохранить собственное достоинство.
На границе, у крайнего предела, совсем другое ощущение времени. Оно обостряет восприятие мира и дает возможность познать более глубокую истину, как бы скрытую глубоко под видимостью вещей. Ни-гдеистина не выражена так ярко, как в этом парадоксальном мире границы. Здесь истина выходит за пределы обычного, нормального, потому что само время ставит под сомнение нормы и критерии «должного», «прекрасного», «истинного», считавшиеся непогрешимыми.
В сознании происходит некий «сдвиг» именно в результате осознания этой самой области «пограничья», в которой всегда имеет место смешение разного рода явлений: внутреннего/внешнего, явного/неявного, разумного/неразумного и т. д. Это область многочисленных и запутанных отношений, где познание становится трагическим (Ф. Ницше), где «разум и неразумие бесконечно меняются местами, вступают в опасную, обратимую связь» (М. Фуко). «Сдвиг» означает проникновение в эту область различия, несходства, установление новых границ между ранее неразличимыми явлениями, в результате чего они обретают новый смысл. Если вначале эти различия расплывчаты, то постепенно они все более осознаются, и таким образом открываются новые горизонты смысла. Предельный опыт сознания всегда является переходом из одной реальности в другую, переключением с одного способа видения на другой и поэтому оказывается событием, вырывающим из круга повсе-дневности. Такие свойства предельного опыта делают его способом радикального расширения горизонта сознания.
Исследование феномена границы дает понимание того, что мы находимся внутри не завершенной, а лишь возможной целостности. Так, например, Ф. М. Достоевский с присущей ему гениальностью показал, что сознание границы, связанное с переживанием духовного кризиса, открывает перед человеком новые возможности и перспективы. Отсутствие границ обезличивает человека. Есть такой предел, который перейти нельзя, не изменяя себе. И этот предел Достоевский связывает с понятиями долга, чести, до-стоинства, настаивая на том, что «во всяком деле есть предел и мера», и в нем нуждается душа человека. Граница является у него символом духовного самоопределения. Он показывает, что, переступив черту, человек не может уже оставаться прежним из-за смещения своего духовного центра. Знание предела продуктивно. Оно излечивает от иллюзии понять все сразу. Как говорит один из персонажей Достоевского, «чтобы достичь совершенства, надо прежде многого не понимать! А слишком скоро поймем, так, пожалуй, и не хорошо поймем». Через это знание лежит путь к более глубокому пониманию. И Достоевский описывает его как «проблеск высшего самоощущения и самосознания», а стало быть, и «высшего бытия». Через понимание невозможности выразить «высокую идею», не исказив ее словами, преодолеть различие в полной мере и принять чужое как свое, увидеть все целиком и сразу, примирить идеал с действительностью Достоевский приходит к знанию границы (предела). Незнание границы оборачивается настоящей трагедией безмерности, безграничности и «бесовщины». Достоевского занимала не только проблема существования предела, но и проблема его перехода, когда нечто, дойдя до предельной точки, способно обернуться своей противоположностью.
Проблема границы – это в различных модификациях проблема творчества. Понимая, в том числе и «невысказанное», «ускользающее», «непостижимое», мы как бы задаем тот мир, в котором живем. И в этом смысле не— (невысказанное, невыраженное) оказывается условием со-творчества. В этом процесе со-творения и происходит понимание. Если мы понимаем, то граница между разными сознаниями становится прозрачной, невидимой, если же не понимаем – она вполне зрима.
Где искать критерий понимания, как возможно понимание, если различие между сознаниями онтологично? Но в этом и парадокс – именно в различии и нужно искать необходимое условие и возможность понимания. На этой позиции стоит герменевтическая философия в лице В. Дильтея, М. Хайдеггера, Г.‑Г. Гадамера, П. Рикера и др. Герменевтическое сознание – это «понимающее» сознание. Поэтому Гадамер называет герменевтику «практикой», имея в виду, что «истину не может сообщать и познавать кто-то один»; для этого необходимо «всемерно поддерживать диалог, давать сказать свое слово и инакомыслящему, уметь усваивать произносимое им».1 Огромную роль в осуществлении самой возможности понимания играет традиция, или «действенно-историческое сознание». Понимание возможно благодаря уже существующему «горизонту понимания», который, по Гадамеру, образуют «предрассудки», выполняющие роль предпосылочного знания (или «предпонимания»). Все новое рождается в пределах старого и узнается только в соотношении со старым.
Понимание всегда является событием языка, результатом диалога и компромисса. Л. Шестов указал на глубокое заблуждение человечества добиваться господства знания над жизнью и превращать искание истины в погоню за общеобязательными суждениями. Открывшаяся человеку истина не может стать истиной «для всех». Но, как показывает история, путь к пониманию неизбежности и необходимости компромисса, который в равной мере ограничивает обе стороны, оказывается чрезвычайно сложным и даже трагическим. Ложь, глупость, неразумие, как и истина, раскрывают сложную природу человеческого сознания. Чтобы удержаться в согласии с самим собой, человек «тешит себя иллюзиями» (М. Фуко), предпочитает ложь истине (Ф. М. Достоевский), встает на путь «сознательного незнания» (М. Бахтин). Боязнь истины, боязнь показать мысль в том виде, в котором она явилась нам, – одна из причин существования лжи. И не случайно Э. Роттердамский посвятил Глупости целый трактат. А И. Кант признаком совершеннолетия человечества считал «мужество пользоваться собственным умом». Было бы большой ошибкой считать, что человек всегда и во всем стремится к пониманию и к знанию. Каждый наделен этой способностью, но не каждый реализует ее. Именно боязнь истины, в конечном счете, по мнению Достоевского, превратила ее в «самую необыкновенную и редкую вещь», а ложь стала «гораздо понятнее истины». Человек удерживает границу понятности по разным причинам, сознательно или бессознательно. И все же, подойдя к определенной черте, уже невозможно не замечать того, что, в сущности, ты давно уже знал, но не хотел видеть.
«Сознание наше по существу переходное и пограничное» (Н. Бердяев). В подчеркнуто неустойчивое положение ставит человека и Ф. Ницше, определяя его как «канат, натянутый над пропастью», в котором «можно любить только то, что он есть переход и гибель». До сих пор, несмотря на высокий уровень развития научного знания, сознание по-прежнему остается открытой, не решенной проблемой. Никакая наука не в силах «расколдовать человеческое сознание и освободить его от сверхъестественных чар» (Л. Шестов). «Непостижимое», как некое чудо, выходит из поля зрения науки. И как бы не менялась сама постановка проблемы, выбор исходных точек для ее решения, общим в исследовании представителей различных наук и философских направлений является их интерес к парадоксальной, пограничной сути сознания. М. К. Мамардашвили очень точно охарактеризовал эту сферу парадоксальности, к которой никогда невозможно привыкнуть, потому что сознание «междунашими головами».
Бытийная ситуация человека такова, что он себе не дан, а задан как проблема, как напряженное столкновение двух планов бытия – актуального (действительного) и потенциального (возможного). Поэтому отношение к человеку, его сознанию должно быть как к такой ре альности, которая одновременно скрывает и открывает бытие. Если рефлексивное сознание – это отношение к действительности, то бытийное сознание, неявное и неэксплицируемое – это отношение в дейс твительности. Неявная субъективность, или ускользающее бытие, есть неч то непонятное, но в то же время дающее о себе знать. Это незримая данность, явление ненаблюдаемой онтологии.
Великая мудрость выражена в словах Сократа: «Я знаю, что я ничего не знаю». Что стоит за этим «не знаю»? И является ли такое знание уделом равно всех людей? Почему, спрашивает Л. Шестов, «мудрейшие теряются там, где обыкновенные люди не находят никаких трудностей?»; почему с древнейших времен они живут в «загадочном безумии незнания»? Знание о незнании в истории развития философской мысли рассматривалось в разных вариантах: как знание предела возможного или знание границы (И. Кант), как «преодоление самоочевидностей» (Л. Шестов), как экзистенция (К. Ясперс), как «непостижимое» (С. Франк) и пр.
Установление Кантом границ разума существенно изменило в философии оценку познавательной ситуации. Если до Канта имела место «наивная самоуверенность разума», то с Кантом пришло сомнение: «Не сообщает ли разум своему познавательному объекту своих собственных свойств?», — и — «Не является ли активность разума, не подвергнутая критике, источником его бессилия?» (Н. Бердяев). В требовании знать мир, каков он на самом деле, Кант увидел неразрешимое противоречие: как можно сравнивать наши знания с тем, знанием чего они являются? Из этого следовал вывод о том, что мы знаем только о показаниях наших органов чувств, а не стоящие за ними вещи и явления.
Л. Шестов касается той «исключительной минуты», когда на смену обычному знанию – общепризнанному, удерживающему в поле зрения грань, отделяющую, например, жизнь от смерти, являющегося необходимым условием понимания и согласия, – приходит другое знание – «не признанное, не оправданное, не могущее быть оправданным», поскольку оно опрокидывает все очевидности и ставит «нелепые», с точки зрения здравого смысла, вопросы, как у Эврипида: «Кто знает, может, жизнь есть смерть, а смерть есть жизнь»? В чем же исключительность этой минуты? – В ее внезапности и в «необычайности значения». В этот момент потрясения сознания происходит «преодоление того, что именуется самоочевидностями». Открывшаяся таким образом истина не может стать истиной «для всех». Более того, ее не удается сделать собственностью даже тому, кому она открылась. Так, например, «сам Достоевский до конца своей жизни не знал достоверно, точно ли он видел то, о чем рассказал в ”Записках из подполья”, или он бредил наяву, выдавая галлюцинации и призраки за действительность. Оттого так своеобразна и манера изложения ”подпольного” человека…» В том, что есть такая истина, которая не может быть истиной «для всех», Л. Шестов увидел главный аргумент для разделения истины и достоверности: «Достоверность вовсе не есть предикат истины или, лучше сказать, что достоверность никакого отношения к истине не имеет». Установить превосходство знания над жизнью невозможно. Жизнь всегда преподносит «что-либо из ряда выходящее», «непостижимое», которое наука стремится исключить из поля своего зрения. В «добровольном самоограничении» Шестов увидел специфику научного познания. Философия в его представлении – это «свободное исследование» или, другими словами, освобождение от «общеобязательных суждений», «преодоление самоочевидностей». Он видел определенный смысл в, казалось бы, бессмысленных вопросах – таких, на которые никто не может ответить. Но весь смысл в том, что «отогнать их нельзя, и даже кажется иной раз не нужно». Если «здравомыслящий человек» «только потому и здравомыслящий, что он высказывает годные для всех суждения», «видит только то, что всем и всегда нужно», то все великие философы, получается, – люди не здравомыслящие, поскольку ими были вы-сказаныидеи, которые шли вразрез с общепринятыми суждениями. Например, Платон видел только тени и призраки там, где «все» видели реальность, а в том, что «для всех» не существовало, – истинную действительность. В интерпретации Л. Шестова, «пещера» Платона и «подполье» Достоевского – это тот мир, «в котором обречены жить все» и который для всех является «единственно действительным и даже единственно возможным»; это «мир, оправданный разумом». Но есть и другой мир – «за пределами возможного опыта». Поэтому и знание о нем может быть выражено лишь в форме вопроса, а не ответа.2
Каким становится существование человека, который знает о своем незнании? Эта проблема рассматривается в экзистенциальной философии. Достижение подлинного незнания посредством наибольшего знания К. Ясперс считал основной целью познания. Подлинное незнание создает ситуацию удивления перед тайной, а удивление само по себе является плодотворным актом познания, источником вопрошания и дальнейшего исследования. В. В. Налимов, объясняя свою метафизическую систему «вероятностного видения Универсума», утверждает, что «наше знание в действительности есть незнание – не вульгарное, не примитивное, а хорошо осмысленное, подчас даже подтвержденное научным экспериментом и облаченное в формулы. Горизонт нашего хорошо аргументированного незнания теперь несравненно шире… И если можно говорить в историческом плане об интеллектуальном и духовном прогрессе, то он состоит в том, что мы сумели уйти от примитивизма ”здравого смысла” к вершинам непонятного, но манящего».3
Знание о незнании – необходимый момент в движении и развитии нашей мысли. Как считает Ж. Лакруа, подлинное состояние человеческой мысли пребывает «между всем и ничем», и «человека, следовательно, характеризует не незнание и не знание, а незнание, идущее к знанию, и знание, остающееся всегда незавершенным, то есть верование».4
Знание о незнании – это путь к постановке научных проблем. Ведь всякая научная проблема возникает в ситуации осознанного незнания. Это та граница, у которой наука перестает быть только наукой. Все великие ученые приходили к необходимости осмысления метафизики границы возможного и невозможного. Г. В. Лейбниц, размышляя над вопросом «что возможно и что невозможно?», соглашается с убедительностью следующего аргумента: «Все, что влечет за собой противоречие – невозможно, а все, что не влечет – возможно». Наука раздвигает границы возможного, потому что знание о незнании стимулирует познавательный интерес. Чтобы стать исследователем, говорил Гете, нужно быть уверенным, «что непонятное доступно пониманию», а, с другой стороны, залог мастерства он видел в умении ограничивать себя.
Проблема предмета науки – это один из аспектов проблемы границы. Усиливающаяся интеграция научного знания вовсе не снимает проблему специфики каждой конкретной науки, определения границ ее предмета. Это касается и философии, которая не может взять на себя решение конкретных проблем, входящих в компетенцию частных наук. Б. Рассел вы-сказывал мнение, что предмет философии ограничивается теми вопросами, «которые в настоящее время определенно решить нельзя» и которые для наук «пребывают в форме остатка». Именно философии в большей степени, чем другим наукам, открыты горизонты незнания. М. Монтень считал, что «философия начинает с удивления, продолжает исследованием, а заканчивает незнанием». В отношении экзистенциальной философии К. Ясперс говорил о том, что если бы экзистенциальная философия знала, что такое человек, она перестала бы существовать. Но именно потому, что «человек – всегда больше того, что он знает о себе и что может знать», экзистенциальная философия весьма актуальна.
Итак, феномен границы позволяет познать мир одновременно в единстве и многообразии. Знание границы оправдывает существование мира и человека. Где есть оправдание, там есть понимание и смысл. Знание границы (или знание о незнании) – это способ, каким существует сознание человека культуры, основным признаком которого является отсутствие единства с самим собой; это способ, каким существует философскоесознание, ориентированное на поиск смысла и являющееся по своей сути парадоксальным. И в этом своем качестве философия «является уникальным способом самосознания культуры в ее целостности и разнообразии»; именно поэтому она «принципиально не может не быть открыта к другим сферам деятельности, являясь способом их рефлексии и легитимизации» (В. А. Лекторский).
Принято считать, что граница разделяет мир на «свой» и «чужой». Но так ли это? И да, и нет. Нет – поскольку философский подход к проблеме обнаруживает символический характер границы, которая сама является символом перехода, символом пока еще не реализованных возможностей. Она не столько разделяет, сколько соединяет разное, формируя особый «мир на границе» с парадоксальным существованием противоположного, когда одно может стать мерой для другого. Мера обладает характером предела и поэтому задает определенность смыслу.
Граница имеет онтологический статус. Она является символом отношения, внутри которого осуществляется движение смысла. Смысл – в глубине, в сущности. А сущность не проявляется целиком и сразу. И движение смысла не является равномерным – в какой-то момент может произойти «онтологический слом», «разрыв». Поскольку граница удерживает рядом разные точки зрения и смыслы, она может быть рассмотрена как возможность более глубокого смысла и понимания, как возможность перехода.
Ссылки:
См.: Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. – М., 1991. – С. 8.
2 См.: Шестов Л. На весах Иова (Странствия по душам) // Шестов Л. Соч. в 2-х т. – М., 1993. – Т. 2 – С. 28- 41.
3 Налимов В. В. В поисках иных смыслов. – М., 1993. – С. 3-4.
4 Лакруа Ж. Избранное: Персонализм. – М., 2004. – С. 508.
Источник
