Кирилл рогов у правительства осталось два способа сохранить власть

Новая реальность: Кремль и Голем

Важные социальные изменения, как правило, вползают в современность малозаметно и бесшумно. Потому что наш глаз еще не приучен их различать. Самой заметной чертой прошедших этой осенью выборов в Думу была беспрецедентная репрессивная кампания властей против структур ФБК*, независимых кандидатов и СМИ. Но самым главным и не столь заметным их результатом стали свидетельства произошедших социальных сдвигов. Очищенные от аномальных голосов (фальсификата) результаты голосования показывают, что реально за Единую Россию голосовали примерно треть пришедших на выборы (32%), а за КПРФ – четверть (25%). Если бы не было вбросов, то КПРФ обгоняла бы Единую Россию не менее, чем в четверти регионов.

Послевыборные опросы не только подтверждают эту картину (среди голосовавших за КПРФ отдал голос каждый четвертый), но и показывают, что прирост электората КПРФ обеспечили избиратели молодых возрастов, более образованные, с высоким социальным статусом (руководители, менеджеры, предприниматели, специалисты).

КПРФ переросла границы нишевой ретро-партии, популярной преимущественно среди пенсионеров, каковой она была еще на прошлых выборах, и приобрела черты мейнстримной партии. В то время как электорат Единой России, напротив, постарел и проигрывает в качестве (пенсионеры, домохозяйки, служащие).

Подавив несистемную оппозицию, опиравшуюся на городские, образованные и молодежные слои, режим столкнулся с новыми вызовами со стороны тех социальных страт, которые раньше выглядели скорее зоной его поддержки. Успех коммунистов и формирование вокруг КПРФ новой платформы оппозиционности выглядит наиболее существенным и достаточно грозным вызовом режиму. КПРФ превращается в основного электорального конкурента «партии власти» с гораздо более широкой социальной базой, нежели проекты Навального, в своего рода «нового Голема» — «второе большинство». Это существенно снизит эффективность репрессивного ответа Кремля на кризис 2020 – 2021 г. и с высокой вероятностью сделает экономическую политику в ближайшем будущем более патерналистской и социально затратной.

Таковы главные выводы нового доклада Фонда Либеральная миссия «Новая реальность: Кремль и Голем. Что говорят итоги выборов о социально-политической ситуации в России», авторами которого стали Денис Волков, Григорий Голосов, Маргарита Завадская, Андрей Заякин, Александр Кынев и Сергей Шпилькин (редактор-составитель Кирилл Рогов).

Высокий уровень протестных настроений делает уязвимым и голосование в мажоритарных округах, принесших «партии власти» 60% ее мест в Думе. Как показывает анализ, при невысокой явке победа административного кандидата обеспечивается в среднем теми же 32 -33% голосовавших, что составляет 12 – 13% избирателей. В то же время «второй» кандидат получает, как правило, голоса 8 – 9% избирателей. Эти соотношения вполне объясняют то ожесточение, с которым боролись власти против проекта «умного голосования», и ту опасность, которую потенциально таит для них любая форма коалиционного голосования в одномандатных округах. Прибавка 4 – 5% избирателей округа для оппозиционного кандидата может иметь опрокидывающий эффект.

В целом, тщательный анализ итогов голосования показывает, что фундаментальной причиной репрессивного поворота Кремля является как раз утрата надежного большинства, подрывающая эффективность и безопасность тех технологий электорального манипулирования, на которые опирался режим с середины 2000х гг. И если раньше Кремль мог противопоставлять «хипстерской» оппозиции мегаполисов образ «реальной России» — «консервативного большинства» и «глубинного народа», то теперь эта конструкция выглядит еще менее убедительной. Похоже, что у нас теперь все больше вырисовываются два большинства – консервативное и протестное. И пока Навальный сидит в тюрьме, это формирующееся большинство активно ищет своего лидера-заступника — некого «народного Навального».

Источник

Продлевать будете? Кирилл Рогов о переписывании Конституции и сконструированном большинстве

Кирилл Рогов

Фонд «Либеральная миссия» выпустил доклад «Новая (не)легитимность: Как проходило и что принесло России переписывание Конституции», над которым под редакцией вице-президента фонда Кирилла Рогова работали эксперты Ольга Кряжкова, Сергей Шпилькин, Станислав Андрейчук, Григорий Мельконьянц, Григорий Юдин, Владимир Гельман, свои комментарии дали Константин Сонин, Глеб Павловский, Игорь Клямкин, Александр Кынев, Николай Петров, Владимир Петров. Авторы доклада анализируют как сами изменения в конституции, так и организацию процесса их «одобрения» в контексте динамики политического режима и в сравнительной перспективе, дают расклад политических сил и оппозиции в прошедшей кампании, говорят об итогах и вероятных последствиях «обнуления» основного закона страны.

С разрешения фонда The Insider публикует статью Кирилла Рогова, в которой политолог анализирует процесс превращения России из президентской республики в страну авторитарного «президентского супрематизма» и одну из постсоветских стран с «вечными президентами».

Россия оставалась единственной из семи авторитарных стран постсоветского пространства, где конституционное ограничение по срокам не было отменено для действующего президента. Его отмена и сопутствующие поправки, утверждающие конституционную модель президентской супрематии, выглядят завершением происходившего в течение двух десятилетий транзита страны к зрелому персоналистскому авторитаризму. Однако эти изменения происходят гораздо позже, чем в прочих авторитарных постсоветских странах, в рамках юридически и политически ущербных процедур и на фоне снижающейся популярности режима. Эти процедуры, тем не менее, позволили Кремлю «сконструировать большинство»: отсутствие единой стратегии в рядах противников поправок, с одной стороны, и административная мобилизация конформистского электората (пенсионеров, работников крупных предприятий), с другой, привели к тому, что среди голосовавших сторонников принятия поправок было больше, чем противников.

Continuismo и динамика недемократических режимов

Внесение в Конституцию поправки, обнуляющей прежние сроки Владимира Путина и позволяющей ему с 2024 года вновь дважды занимать президентское кресло, безусловно, является главным событием предпринятой в России конституционной реформы. Это, однако, совсем не значит, что прочие 205 вставок и изменений, внесенные заодно с ней, не имеют значения — они достаточно ясно и последовательно отражают антидемократические установки путинского режима и претендуют на то, чтобы стать своего рода конституцией в конституции, переписать ее, не прибегая к процедуре принятия новой Конституции (см. подробнее в настоящем докладе материал «Правовой иллюзион: Можно ли считать новую Конституцию принятой надлежащим образом?» Ольги Кряжковой). Но именно поправка об «обнулении» является своего рода знáком и рубежом нового этапа в политической динамике режима, как и главной и истинной причиной конституционной реформы.

Манипулирование конституционными нормами в целях продления времени пребывания в президентском офисе — широко известное явление. Еще в первой половине 20 века оно получило название continuismo. Использование испанского слова связано с тем, что именно в латиноамерианских странах, рано ставших электоральными демократиями с преимущественно президентскими системами, проблема ограничения сроков президентства давно является одним из центральных конституционно-политических вопросов. Всего, по подсчетам современного исследователя, с 1945 года в мире имели место 129 эпизодов такого рода «пролонгаций». Но если в 20 веке чемпионами по continuismo были страны Латинской Америки, то в последние 30 лет около 70% всех случаев приходится на страны бывшего СССР и Африки.

Таблица 1. Статистика и география continuismoв в мире

Если обратиться к постсоветскому пространству, оставив в стороне страны Балтии (консолидированные демократии), то различие двух типов политических траекторий остальных бывших союзных республик хорошо видно в таблице 2. Это различие ясно проявляется: (1) в результатах выборов — неконкурентных в случае авторитарных стран (победитель регулярно получает здесь 80–90% голосов) и конкурентных во второй группе (победитель получает в среднем 53–58% голосов); (2) в уровне доступных политических прав и гражданских свобод — в среднем около 6 баллов в авторитарных странах по шкале Freedom House («несвободные страны», 7 — худшая оценка) против 3,6–4,0 баллов у второй группы («частично свободные страны»), и, наконец, (3) в сменяемости власти: в авторитарных странах средняя длительность пребывания лидера у власти составляет более 13 лет, в то время как во второй группе — около 6 лет.

Таблица 2. Два типа постсоветских режимов: уровень конкурентности и политических свобод

При том, что страны второй группы (Армения, Грузия, Молдова, Украина) не считаются полноценными демократиями и могут скорее быть названы «конкурентными олигархиями» (здесь правительство не находится под контролем граждан, отсутствует верховенство права, а политические партии и СМИ, как правило, зависят от олигархических группировок), сам по себе относительно высокий уровень политической конкуренции ведет к тому, что гражданские и политические права гораздо лучше здесь обеспечены. Россия в 1990-е годы тяготела к группе стран с конкурентным политическим режимом, но в 2000-е начала транзит в авторитарную группу, в то время как Киргизия, наоборот, после революции 2005 года перестала быть персоналистским авторитаризмом и перешла в группу «конкурентных олигархий». Вообще, следует обратить внимание, что в каждой из стран второй группы имела место по меньшей мере одна так называемая «цветная революция», в ходе которой массовые протесты граждан срывали попытку «окапывания» в исполнительной власти той или иной элитной группы и ее политической клиентелы. И, наоборот, во всех странах авторитарной группы правило ограничения числа президентских сроков не соблюдалось и пересматривалось тем или иным образом. До 2020 года Россия, стремительно приближаясь к странам авторитарной группы (78% Путина на последних президентских выборах, 5,6 баллов в уровне политических прав и гражданских свобод), оставалась единственной, где этот рубеж, пусть формально, продолжал существовать.

В странах, где режим становится неконкурентным, логики политического и конституционного процессов движения к диктатуре прочно переплетены. В полупрезидентских республиках президент является главой государства, но не главой исполнительной власти — бремя управления ею он делит с назначаемым или утверждаемым парламентом премьером: действует система двух ключей, один из которых находится в руках парламента. Если же президентской стороне удается взять под контроль надежное большинство в парламенте, относительная автономия премьера, предполагаемая конституционной конструкцией, превращается в фикцию, а президент становится де-факто и главой государства, и главой исполнительной власти. При отсутствии мощного сопротивления в элитах или на улицах это позволяет ему осуществить дальнейшую экспансию президентских полномочий — сначала фактических, а потом и конституционных.

Из таблицы 1 хорошо видно, что число кейсов «продления» гораздо больше, чем число президентов, занимавшихся этим. Это связано с тем, что процесс продления обычно носит «ползучий» характер. Как правило, сначала под каким-либо предлогом откладываются выборы и удлиняются президентские сроки. Это необходимо, чтобы укрепить президентскую патрональную пирамиду и сломить сопротивление прочих элитных и политических групп. Чем дольше президент находится у власти, тем крепче и шире сети патронажа и неизбежнее «продление». За этим следуют манипуляции с правилами исчисления сроков, избрание марионеточных президентов-местоблюстителей, и на последнем этапе в конституции вовсе убирается упоминание о числе сроков, либо вносится уточнение, согласно которому это ограничение не распространяется на действующего президента или на его прежние сроки.

При этом, как правило, «продление» сопровождается целым рядом конституционных изменений, которые институционально обеспечивают и подкрепляют «пожизненное президентство». Эти изменения перераспределяют полномочия прочих ветвей власти в пользу президентской и уничтожают основания их автономии, ставя в зависимость от президентской вертикали. Такого рода изменения, имевшие место практически во всех странах бывшего СССР c консолидированными авторитарными режимами (строки 1–6 таблицы 2), позволяют исследователям говорить об особой авторитарной конституционной доктрине президентской супрематии. Даже если в конституции присутствует упоминание о разделении властей, прочие элементы конституционной конструкции его не поддерживают и не обеспечивают. Фактически существует одна нераздельная президентская система власти — своего рода президентский принципат или диктатура. Сама идея республики становится здесь скорее фикцией; не случайно на следующем витке эти страны тяготеют к установлению «наследственного президентства». Именно поэтому значимой в российском случае является не только главная поправка о сроках, но и целый пул поправок, ограничивающих права граждан, ослабляющих правительство, уничтожающих элементы автономии местного самоуправления и судебной власти.

Наличие этого широкого институционального шлейфа объясняет одну особенность таких режимов. Хотя политологи классифицируют их как персоналистские (в противопоставлении партийным и военным), этот термин не стоит понимать буквально. При том, что продление президентских полномочий или отмена ограничений по срокам делаются обычно под конкретного лидера, а сам режим тяготеет к использованию такого архаического социального института как «культ личности» (президентов часто обзывают здесь «лидерами нации», внося даже этот термин в конституцию), речь в действительности идет не об индивидуальности, а о функции. Точно так гениальным руководителем оказывался каждый следующий генсек в Советском Союзе или каждый следующий из династии Кимов в Северной Корее. В Туркменистане и Узбекистане, где первые секретари республиканских компартий, став президентами, создали наиболее авторитарные постсоветские режимы и реализовали модель «пожизненного президентства», умерев на своих постах, их преемники уже через месяц триумфально получали на выборах те же самые 85% голосов, заменяли на бесконечных билбордах и почтовых марках изображения предшественника на свои, а в школах вместо литературных произведений и речей прежнего «отца» или «защитника» нации начинали штудировать опусы нового.

Принятие конституционной поправки об «обнулении» в России и комплекса сопутствующих ей норм маркируют транзит политического режима от более мягких форм авторитаризма (конкурентного авторитаризма) к тому, что многие исследователи именуют авторитарной гегемонией.

Российский кейс continuismo: ущербные процедуры и сконструированное большинство

Авторы еще одного сравнительного исследования продлений президентских полномочий описывают 60 удачных и неудачных попыток такого рода за последние 20 лет и классифицируют различные стратегии «продлений» (см. таблицу 3), а в приложении к этому тексту представлена картина того, как пожизненное президентство утверждалось в авторитарных странах постсоветского пространства. Из этих данных видно, что российский кейс continuismo также имел несколько стадий: это и избрание «президента-местоблюстителя» в 2008 году, и удлинение срока президентских полномочий с 4 до 6 лет. После возвращения Путина в президентское кресло на 3 и 4 президентские сроки шансы на его уход в соответствии с конституционной нормой становились ничтожны, также как крайне низки шансы, что, добившись продления полномочий, Путин не воспользуется этой возможностью. Обычно добившиеся продления лидеры не уходят добровольно, во всяком случае — в столь раннем по геронтократическим меркам «пожизненных» возрасте. Однако дело даже не в этом: поправка об «обнулении» сроков действующего президента, как и в других подобных случаях, символически удостоверяет, что теперь не президент заложник и объект регулирования конституционных норм, а, наоборот, Конституция — объект регулирования и продукт воли президентской власти.

Источник