П. И. Чайковский
История создания
Четвертая симфония составила целую эпоху в творчестве П. Чайковского, она стала на его пути тем произведениемя, в котором совершенно воплотились его эстетические принципы и новаорские искания в области симфонической музыки. Композитор работал над симфонией в течение нескольких месяцев 1877 года. Это был крайне тяжелый период в его жизни. Его драматичность была следствием крайне неудачного брака композитора, в результате которого, после нескольких недель супружеской жизни, Чайковский, ощутивший этот брак как пытку, буквально бежал от жены в Петербург. Он не знал как жить дальше и что делать. И тут неожиданно пришла помощь, позволившая ему бросить преподавание, которое он не любил, и жить там, где он хотел. Собственно, помоь пришла сразу с двух сторон: Министерство двора выделило ему ежегодную пенсию в три тысячи рублей, и в это же время произошло его заочное знакомство с известной меценаткой страстной почитательницей творчестве композитора Надеждой Филаретовной фон Мекк. Композитор и его покровительница никогда не встречались лично (это было их обоюдное согласие, вернее даже условие), хотя Чайковский не раз жил в имении фон Мекк, когда хозяйка надолго уезжала за границу. Сохранилась их огромная переписка, продолжавшаяся много лет. (История взаимоотношений Чайковского и Н.Ф. фон Мекк и неожиданный разрыв, причины которого до сих пор в точности не известны, отдельная интересная тема.) Эта переписка, в которой Н. фон Мекк предстает чрезвычайно яркой, незаурядной личнотью, касается едва ли не всех произведений Чайковского, над которыми он впоследствии работал, и Четвертой симфонии, в частности. Из нее мы знаем программу симфонии. Чайковский изложил ее через год после создания симфонии. Основная мысль композитора: «Если ты в самом себе не находишь мотивов для радостей, смотри на других людей. Ступай в народ». В борьбе человека против грозных фатальных фатальных сил, препятствующих его счастью, выходом может стать отречение от личного, участие в жизни народа. Позже Чайковский писал тому же адресату: «Я жестоко хандрил прошлой зимой, когда писалась эта симфония, и она служит верным отголоском того, что тогда испытывал». Но трагедия в личной жизни это была, быть может, главная, но не единственная причина «хандры». Вторая причина – общее состояние общественной жизни в период создания Четвертой симфонии. Это было время глубокого общественного кризиса: Русско-турецкая война. Об этом картина Верещагина «Побежденные. Панихида по убитым» (1878), создававшаяся почти одновременно с Четвертой симфонией.
Мусоргского написал песни «Полководец» и «Забытый» об этом, у Толстого в «Анне Карениной» Вронский уезжает на эту войну). Для Чайковского война — это рок, фатум.
Черновые наброски всех частей симфонии были готовы, по-видимому, в мае 1877 года. Это непосредственно предшествует началу работы над оперой «Евгений Онегин». Инструментовку симфонии композитор делал параллельно с инструментовкой «Онегина». Тяжелое нервное потрясение прервало его работу над обоими этими произведениями. Работа над оркестровкой симфонии возобновилась в декабре 1877 года. Эти он занимался, живя в тот период в Венеции. Именно эта работа, и осознание самим композитором ценности создаваемой симфонии, способствовали его выздоровлению. Об этом он неоднократно писал Н. фон Мекк. Законченная партитура сразу же была отправлена в Москву Н.Г. Рубинштейну, первому исполнителю всех предыдущих симфоний Чайковсого. Премьера состоялась в Москве 10 февраля 1878 года. Дирижировал все тот же Н. Рубинштейн. Как ни странно, но новое произведение Чайковского в тот раз прошло почти незамеченным. Успех концерта был средний, а в прессе появилась только одна небольшая сочувственная статья (С. Флерова). Однако в Петербурге премьера симфонии (под управлением Э. Направника) прошла с грандиозным успехом. За рубежом симфония впервые прозвучала в Париже 25 (13) января 1880 года и имела большой успех.
Музыкальное содержание
Первая часть. Andante Sostenuto – Moderato con anima . Первая часть написана в так называемой сонатной форме со вступлением и кодой. (О смысле и названиях партий сонатной формы см. в описании Первой симфонии .) Симфония открывается интродукцией. Характер ее грозный, в ней чувствуется что-то повелительно-властное. Мы располагаем программой симфонии, изложенной самим композитором. Он подробно говорит, о том, что он стремился выразить музыкогй симфонии. И, вероятно, нет лучшего способа рассказать о симфонии, чем привести слова автора: «Интродукция есть зерно всей симфонии, безусловно, главная мысль. Это фатум, это та роковая сила, которая мешает порыву к счастью дойти до цели, которая ревниво стережет, чтобы благополучие и покой не были полны и безоблачны, которая, как Дамоклов меч, висит над головой и неуклонно постоянно отравляет душу. Она непобедима и ее никогда не осилишь. Остается смириться и бесплодно тосковать». Тема главной партии зарождается еще внутри вступления. Она – мятущаяся, полная чувства, она несет в себе огромную потенциальную силу, воплощая идею борьбы с судьбой, сопротивления силам, мешающим счастью. «Безотрадное чувство делается все сильнее и более жгуче, — продолжает композитор. – Не лучше ли отвернуться от действительности и погрузиться в грезы». Именно это настроение выражает побочная партия: «О радость! По крайтей мере, сладкая и нежная грёза явилась, — восклицает композитор. Какой-то блыгодатный, светлый человеческий образ пронесся и манит куда-то». В певучем тембре кларнета она носит пасторальный оттенок. Ее сменяет вторая побочная тема – ласковые, словно убаюкивающие «покачивания» скрипок. «Как хорошо! Как далеко уже теперь звучит неотвязная тема аллегро. Но грёзы малопомалу охватили душу вполне. Все мрачное, безотрадное позабыто. Вот оно, вот оно счасть. Нет! Это были грёзы, и фатум пробуждает от них». Безжалостно прерваны эти грёзы неумолимыми фанфарами рока. Начинается разработка, в которой неистовой энергии достигает главная, страстно протестующая тема. «Итак, вся жизнь есть непрерывное чередование тяжелой действительности со скоропроходящими сновидниями и грёзами о счастье… Пристани нет… Плыви по этому морю, пока оно не охватит и не погрузит тебя в глубину свою». Ни реприза, ни кода не приносят разрешения трагического конфликта. Необхлдимо напомнить, что авторский комментарий, подчеркивающий основную идею симфонии, не охватывает всей сложности и многогранности музыки, всех деталей, — он написан в общих чертах.
Вторая часть . Andantino in modo di canzona . Вторая часть – следующий этап развития драмы. Во многом контрасная первой части, вторая часть симфонии сохраняет лирическую настроенность, проникнутость большим чувством. Задумчива и прозрачна мелодия годоя, с которой эта часть начинается. Музыковеды находили сходство этой темы с некоторыми некоторыми русскими и украинскими народными песнями. 1 Дополняющая этот образ тема у струнных звучит тоже наподобие припева задушевной хоровой песни. Andantino написано в так называемой сложной трехчастной форме. 2 Основной контраст заключен в своеобразном недраматическом противопоставлении средней части крайним. По комментарию самого Чайковского, лиричесоке содержание второй части обращено к прошлому, оно отражает воспоминания молодости в сочетани сгрустно-меланхолическим раздумьем.
Третья часть. Scherzo: Pizzicato ostinato . Третья часть развивает идеи второй, но уже не в лирических, а в смкерцозных образах. К этой части Чайковский написал тонкий и в чем-то забавный комментарий: «Это капризные аребески, неловимые образы, которые проносятся в воображении, когда выпьешь немного вина и испытаешь первый фазис опьянения. На душе не весело, но и не грустно. Ни о чем не думаешь; даешь волю воображению, и оно почему-то пустилось рисовать странные рисунки. Среди них вдруг вспомнилась картина подкутивших мужичков и уличная песенка… Потом где-то вдали прошла военная процессия. Это те совершенно несвязанные образы, которые проносятся в голове, когда засыпаешь. Они не имеют ничего общего с действительностью; они странны, дики и несвязаны». Что называется «игра воображения» отражена в крайних разделах трехчастной формы скерцо; в среднем (трио) появляются те самые жанровые образы, о которых говорит композитор: уличная песенка, военный марш.
Четвертая часть. Allegro con fuoco . Финал – картина праздничного веселья, увлекательная, полная ярких красок. Он написан в форме рондо. 3 Тема, которая и является рефреном – это активный образ, полный силы и мощи, ассоциируетс с народом. Вторая тема – народная плясовая «Во поле береза стояла». Она имеет не меньшее значение, чем первая, претерпевает значительные изменения. Эта песня была знакома и, по-видимому, мила сердцу Чайковского с раннего детства. Она была записана и напечатана в знаменитом зборнике русских песен еще в XVIII веке (сборник Львова-Прача). Чайковский из нескольких ее известных вариантов взял более простой, несколько отличающийся от того, который был помещен в этом сборнике, и кстати, от другой ее публикации в сборнике «100 русских народных песен» Н. А. Римского-Корсакова, составлявшемуся почти в то же самое время, когда Чайковский писал свою симфонию. (Сюорник был издан в 1877 году.) На протяжении симфонии тема эта изменяется, становится грустной, даже мрачной. Тревогой, предчувствием катастрофы наполняется музыка. И катастрофа наступает. Неумолимо грозно звучмти тема рока. Все застывает. Но кода симфонии все же снимает это драматическое противоречи. После скорбного инструментального речитатива и долгой паузы как бы издалека звучит веселый плясовой мотив из темы-рефрена, он ширится и растет, могучая волна народной жизни сметает впечатление грозной непобедимости «Дамоклова меча» и утверждает победу светлого начала. Возвращается праздник. Народное ликование заполяет звучащее пространство.
Примечания:
1 В качестве прообраза (до некоторой степени) можно указать на популярную в свое время песню «Ах, что же ты, голубчик невесел сидишь» (пространные вариации на нее в свое время написал Лев Гурилев, отец Александра Гурилева, автора знаменитых романсов).
2 Трехчастная форма бывает простой и сложной. В первом случае составляющие такую форму части написаны, как правило, в виде простого периода, тогда как во втором – эти части сами по себе могут быть двух- или трехчастными построениями. Определения «простая» и «сложная» форма в данном случае отражает не столько содержание музыки, сколько именно конструкцию произведения.
3 Форму рондо можно представить себе в виде чередование так называемого рефрена, который постоянно возвращается (его можно обозначить символом «А»), как правило, в одном и том же виде, и различных по настроению и характеру, конечно же, по музыке, эпизодов («В», «С», « D » и так далее). В целом получается следующая конструкция:
Источник
Финал симфонии 4 чайковского как называется способ развития
Состав оркестра: 2 флейты, флейта-пикколо, 2 гобоя, 2 кларнета, 2 фагота, 4 валторны, 2 трубы, 3 тромбона, туба, 3 литавры, ударные, струнные.
История создания
Четвертая симфония — произведение этапное в творческом пути композитора. Чайковский работал над ней в течение нескольких месяцев 1877 года, после тяжелого душевного кризиса, вызванного крайне неудачной женитьбой. После нескольких недель брака, превратившегося для нервного и крайне впечатлительного композитора в пытку, он буквально бежал от жены в Петербург, не зная, как жить дальше. И тут пришла помощь, позволившая ему бросить наконец опостылевшее преподавание, жить там, где хочется. Министерство двора выделило ему ежегодную пенсию в три тысячи рублей. Щедрая материальная поддержка пришла и от известной любительницы музыки, меценатки, Н. фон Мекк, страстной поклонницы музыки Чайковского. Композитор и его покровительница никогда не встречались — это было их общим условием, но между ними шла оживленная и крайне интересная переписка. Чайковский смог уехать за границу — сменить впечатления, поправить серьезно пошатнувшееся здоровье.
В письме композитора к фон Мекк от 1 мая 1877 года мы находим первое упоминание о Четвертой симфонии, замысел которой возник в это тяжкое для композитора время: «Я жестоко хандрил прошлой зимой, когда писалась эта симфония, и она служит верным отголоском того, что тогда испытывал», — сообщал Петр Ильич, не желая вдаваться более подробно в причины «хандры». Симфония стала итогом всего предшествовавшего творчества композитора, открыла новый этап, осветила новые, более глубокие перспективы не только в симфонизме Чайковского, но, без преувеличения можно утверждать, в развитии симфонического жанра в целом.
Многие оркестровые сочинения Чайковского связаны с вполне конкретным содержанием. Тем не менее композитор не любил раскрывать его, предпочитая, чтобы слушатели сами догадывались о нем или просто трактовали музыку по-своему. В Четвертой симфонии он отошел от этого правила — скорее всего из благодарности. Впрочем, может быть, изложенная в письме к Надежде Филаретовне программа не отвечает полностью его замыслу, а только приближает к нему — именно потому, что, не желая раскрывать сокровенное, Чайковский в то же время не мог отказать, ей. В ответ на просьбу фон Мекк он писал: «..Только Вам одной я могу и хочу указать на значение как целого, так и отдельных частей его. Разумеется, я могу это сделать только в общих чертах.
Интродукция есть зерно всей симфонии, безусловно главная мысль. Это фатум, это та роковая сила, которая мешает порыву к счастью дойти до цели, которая ревниво стережет, чтобы благополучие и покой не были полны и безоблачны, которая как Дамоклов меч висит над головой и неуклонно, постоянно отравляет душу. Она непобедима, и ее никогда не осилишь. Остается лишь смириться и бесплодно тосковать.
Безотрадное и безнадежное чувство делается все сильнее и более жгуче. Не лучше ли отвернуться от действительности и погрузиться в грезы? О радость! По крайней мере сладкая и нежная греза явилась. Какой-то благодатный, светлый человеческий образ пронесся и манит куда-то. Как хорошо! Как далеко теперь уже звучит неотвязная первая тема аллегро! Но грезы мало-помалу охватили душу вполне. Все мрачное, безотрадное позабыто. Вот оно, вот оно, счастье!
Нет, это были грезы, и фатум пробуждает от них.
И так, вся жизнь есть непрерывное чередование тяжелой действительности с скоропереходящими сновидениями и грезами о счастье. Пристани нет. Плыви по этому морю, пока оно не охватит тебя и не погрузит тебя в глубину свою. Вот, приблизительно, программа первой части.
Вторая часть симфонии выражает другой фазис тоски. Это то меланхолическое чувство, которое является вечерком, когда сидишь дома один, от работы устал, взял книгу, но она выпала из рук. Явились целым роем воспоминания. И грустно, что так много уже было, да прошло, и приятно вспомнить молодость. И жаль прошлого, и нет охоты начинать жизнь сызнова. Жизнь утомила. Приятно отдохнуть и оглядеться. Вспомнилось многое. Были минуты радостные, когда молодая кровь кипела и жизнь удовлетворяла. Были и тяжелые моменты, незаменимые утраты. Все это уже где-то далеко. И грустно, и как-то сладко окунуться в прошлое.
Третья часть не выражает определенного ощущения. Это капризные арабески, неуловимые образы, которые проносятся в воображении. На душе не весело, но и не грустно. Ни о чем не думаешь, даешь волю воображению, и оно почему-то пустилось рисовать странные рисунки. Среди них вдруг вспомнилась картинка подкутивших мужичков и уличная песенка. Потом где-то вдали прошла военная процессия. Это те совершенно несвязные образы, которые проносятся в голове, когда засыпаешь. Они не имеют ничего общего с действительностью: они странны, дики, несвязны.
Четвертая часть. Если ты в самом себе не находишь мотивов для радости, смотри на других людей. Ступай в народ. Смотри, как он умеет веселиться, отдаваясь беспредельно радостным чувствам. Картина праздничного народного веселья. Едва ты успел забыть себя и увлечься зрелищем чужих радостей, как неугомонный фатум опять является и напоминает о себе. Но другим до тебя нет дела. Они даже и не обернулись, не взглянули на тебя и не заметили, что ты одинок и грустен. О, как им весело, как они счастливы, что в них все чувства непосредственны и просты! Пеняй на себя и не говори, что все на свете грустно. Есть простые, но сильные радости. Веселись чужим весельем. Жить все-таки можно».
Приблизительно в то же время в письме к С. И. Танееву композитор сообщал: «Симфония моя, разумеется, программна, но программа эта такова, что формулировать ее словами нет никакой возможности. Это возбудило бы насмешки и показалось бы комичным. В сущности, моя симфония есть подражание Пятой бетховенской, т.е. я подражаю не музыкальным его мыслям, а основной идее. Еще я прибавлю, что нет ни одной строчки. которая не была бы мной прочувствована и не служила бы отголоском искренних движений души».
Конечно, произведение было автобиографичным. Ведь композитор не мог не считать, что злой рок тяготеет над ним — его склонности, безусловно резко осуждаемые обществом, более того, преследуемые законом, от которых он желал и не мог отказаться. С этим роком он пытался бороться всю жизнь. Четвертая симфония стала одним из свидетельств этой борьбы. Она была закончена 28 декабря по старому стилю и имела посвящение «Моему лучшему другу» — Н. фон Мекк. На следующий день партитуру композитор отправил Н. Рубинштейну. Премьера симфонии состоялась под его управлением в Москве 10 (22) февраля 1878 года.
Как же решил композитор поставленную перед собою задачу? Каким образом воплотил идею борьбы человека с фатумом?
Музыка
Интродукцию открывает фанфарная тема фатума, рока — тема грозная, повелительно-властная. Еще внутри вступления зарождается тема главной партии — мятущаяся, полная чувства, она несет в себе колоссальную потенциальную силу, воплощая идею борьбы с судьбой, сопротивления силам, мешающим счастью. Побочная тема, о которой композитор говорит как о грезе, светла и нежна. В певучем тембре кларнета она носит пасторальный оттенок. Ее сменяет вторая побочная тема — ласковые, словно убаюкивающие «покачивания» скрипок. Безжалостно прерваны эти грезы неумолимыми фанфарами рока. Начинается разработка, в которой неистовой энергии достигает главная, страстно протестующая тема. Но неизменно самые яростные ее порывы разбиваются о бесчеловечные фанфары. Ни реприза, ни кода не приносят разрешения трагического конфликта.
Вторая часть временно отстраняет от трагических коллизий. Задумчива и прозрачна мелодия гобоя. Дополняющая этот образ тема у струнных звучит как хоровой припев задушевной песни. В среднем разделе трехчастной формы появляются черты танцевальности.
Третья часть, скерцо, поначалу носит фантастический характер: в шелесте пиццикато струнных проносятся причудливые, изменчивые образы. Трио привносит черты бытовых, жанровых картинок — плясовые наигрыши, быстрый марш сменяют друг друга, чтобы далее снова раствориться в шелесте пиццикато.
Финал — картина праздничного веселья, увлекательная, полная ярких красок. Его начало основано на живой, захватывающей теме в характере массовой пляски. Вторая тема — народная плясовая «Во поле березонька стояла». На протяжении части она изменяется, становится грустной, даже мрачной. Тревогой, предчувствием катастрофы наполняется музыка. И катастрофа наступает. Неумолимо грозно звучит тема рока. Все застывает. Но возвращается праздник. Народное ликование заполняет звучащее пространство.
Четвертая симфония, написанная в 1877 году, — произведение во многих отношениях рубежное для композитора. Оно подводит итог его ранним исканиям в различных областях симфонической музыки и одновременно выдвигает новые задачи, новое понимание самого жанра. Симфония становится для него «лирической исповедью души», в которую он вкладывает свои переживания и думы о жизни, судьбе человека, отношениях личности и окружающего мира: возникает единый последовательно развертывающийся идейно-драматургический замысел, соответственно которому формируется композиция всего симфонического цикла в целом и отдельных его частей в отдельности. В этом смысле можно говорить о программности симфонии, хотя и особого типа, в большей степени обобщенно-психологического, нежели живописно-изобразительного.
Самый характер музыкальных образов Четвертой симфонии и их соотношение вызывают представление о каких-то реальных жизненных коллизиях, порой весьма конкретных и определенных. Не случайно Танеев при знакомстве с симфонией обратил внимание на некоторые ее особенности, заставляющие думать, «что это музыка программная». Как известно, Чайковский не только не опроверг это предположение, но подтвердил безусловное наличие в симфонии программной идеи, хотя и не поддающейся точной словесной формулировке, ограничившись ссылкой на «подражание Пятой бетховенской»: «т. е. я подражал не музыкальным его мыслям, — поясняет композитор, — но основной идее. Как вы думаете, есть программа в Пятой симфонии? Не только есть, но тут и спору быть не может относительно того, что она стремится выразить».
Указывая на программный характер Пятой симфонии Бетховена, Чайковский, по-видимому, имел в виду известные слова композитора по поводу основного мотива ее первой части: «Так судьба стучится в дверь». Та же проблема «человек и судьба» лежит в основе его Четвертой симфонии, но решается она иначе, иными средствами. Идя по бетховенскому пути, он вместе с тем прибегает к использованию некоторых приемов, характерных для романтического программного симфонизма. Известную аналогию берлиозовской idee fixe представляет фанфарная тема вступления к первой части, характеризуемая Чайковским как образ «фатума», грозной роковой силы, тяготеющей над человеком. Эта вездесущая повелительно звучащая тема, появление которой вызывает каждый раз резкий перелом в ходе развития, «есть, — как отмечает композитор, — зерно всей симфонии, безусловно главная мысль». Впечатление чего-то неизбежного, фатально предопределенного подчеркивается постоянством и неизменностью ее мелодико-ритмического рисунка и тембровой окраски (трубы и валторны).
Широко развернутая по масштабу первая часть симфонии отличается напряженной драматической конфликтностью музыки и интенсивностью контрастных сопоставлений. Классическая форма сонатного allegro в ней значительно трансформирована, обычные пропорции смещены и нарушены, на что указывал сам композитор. Отвечая на вопрос фон Мекк — придерживается ли он в своих произведениях установленных традицией форм — Чайковский писал: «И да и нет. Есть такого рода сочинения, которые подразумевают соблюдение известной формы, например симфония. Здесь, в общих чертах, я придерживаюсь установившейся по традиции формы, но именно только в общих чертах. В подробностях можно сколько угодно уклоняться, если этого потребует развитие данной мысли. Так, например, в нашей (т.е. Четвертой. — Ю.К.) симфонии первая часть написана с очень решительными уклонениями».
Одной из особенностей этой части является обилие разнохарактерного тематического материала, лишь постепенно сближающегося в ходе развития. Экспозиция построена на трех четко отграниченных тематических разделах, связанных между собой общностью некоторых интонационных элементов: беспокойной, страстно мятущейся главной партии, изложенной в динамической трехчастной форме, противопоставлена нежно меланхолическая, словно окутанная дымкой воспоминаний побочная в плавно и неторопливо покачивающемся вальсовом ритме и восторженно ликующая заключительная. Контраст этих трех разделов подчеркивается с помощью ряда динамических, агогических, темброво-оркестровых и тонально-гармонических средств: си мажор заключительной партии представляет точку наибольшего тонального отдаления от основной тональности фа минор, находясь к ней в отношении тритона (Модуляция осуществляется через ля-бемоль минор побочной партии, энгармонически равный минорной параллели си мажора.).
В отличие от «рассредоточенной» экспозиции разработка, начинающаяся резким неожиданным вторжением «роковой» вступительной темы, носит сжатый стремительный характер, представляя собой центральный момент схватки сил «действия» и «противодействия», олицетворяемых темами главной партии и вступления. Непрестанно усиливающаяся энергия волнообразно развивающегося нарастания так велика, что взламывает границы формы и динамическая вершина разработки сливается с началом репризы. Явления подобного рода мы встречаем уже у Бетховена (В. П. Бобровский указывает в качестве одного из таких примеров на переход от разработки к репризе в грандиозном Allegro maestoso из Девятой бетховенской симфонии, где «создается вихревое движение огромной упругости, которое словно врывается в репризу главной партии, одновременно являющуюся генеральной кульминацией разработки. Сочетание гармонической неустойчивости, полифонической насыщенности (канон) превращает этот рубеж формы в невиданный до сего времени в истории музыки момент максимальной психологической напряженности при столь же максимальной сжатости. »), но благодаря тому, что тема главной партии звучит здесь не в основном строе фа минор, а на доминантовом органном пункте минорной параллели к одноименной тональности (ре минор), усиливается ощущение неустойчивости и в еще большей степени стушевывается грань между разработкой и репризой. Отсутствие тонально устойчивой главной партии в репризе вызывает необходимость «второй разработки», предшествующей собственно коде, которая, однако, не дает разрешения драматического конфликта, а, напротив, доводит его до еще более высокого уровня напряжения.
В последующих частях симфонии акцент перемещается с субъективно драматического плана на сферу объективно жанровых образов, характер музыки становится более светлым и спокойным. Задумчивое лирическое Andante in modo di canzona с выразительной певучей темой солирующего гобоя и более оживленной остро ритмованной серединой окрашено в мягкие пасторальные тона. Замечательное по блеску инструментовки и тембровой изобретательности скерцо (pizzicato струнных, напоминающее «щипковую» звучность балалаек, в крайних разделах и трио с мелодией веселой уличной песенки в «свистящем тембре» высоких деревянных и отзвуками военного марша у медной группы) представляет, по определению самого композитора, «картинку подкутивших мужичков».
Шумный и стремительный финал, рисующий картину широкого народного гуляния, отчасти близок к заключительным частям Первой и Второй симфоний, но значительно сложнее их по своему содержательному значению. Н. С. Николаева справедливо отмечает далеко не бесконфликтный характер этого финала, смысл которого она видит в «недостигнутом единстве», в противопоставлении душевной драмы героя «простым, сильным радостям, выражающим великую жизнеутверждающую стойкость народного духа. ». По форме финал представляет собой рондо с рефреном в духе веселого праздничного шествия с приплясом и двумя эпизодами со свободными вариациями на тему народной песни «Во поле береза стояла». В мастерской обработке Чайковского народная мелодия приобретает разнообразный выразительный характер и звучит то легко и грациозно, то грустно и жалобно, то тяжело и размашисто. «Темные» тона особенно сгущаются в конце второго эпизода, подготавливая появление вступительной «роковой» темы. Неоднократно возникающие на протяжении финала реминисценции драматической первой части омрачают картину радостного народного гулянья. Отнюдь не безоблачно светло и оптимистично звучат и слова авторского комментария, относящиеся к финалу симфонии: «Веселись чужим весельем. Жить все-таки можно».
Источник
